Улица Жоржа Клеменсо не была какой-то известной. Не отличалась она и особой привлекательностью. За заборами, отделяющими её от частных владений, не было живописных садов с цветущими магнолиями. Она была известна только тем, что именно на ней располагалась реставрационная мастерская по ремонту старинной мебели. Именно в ней и работал в полном одиночестве Патрик  Дюбуа.

Часто, поглядывая в свои большие панорамные окна, он ловит взглядом проходящих мимо людей. И тех, кто проходил мимо него ежедневно, он считал своими друзьями. Он им кивал, выдавая губами что-то подобное улыбке, и ему кивали в ответ, иногда помахивая рукой в знак приветствия.

Свой день Патрик Дюбуа начинал довольно рано. Ему не сиделось дома, когда в его мастерской было полно оставленный ему на реставрацию мебели, которая с нетерпением ждала золотых рук мастера.

Ежедневно, наблюдая за Патриком Дюбуа в своё кухонное окно, я стала считать его своим другом, хотя мы лично даже не были знакомы. Он был среднего роста, с уже совершенно поседевшими волосами. Вокруг шеи он любил повязывать свой единственный любимый красный шарф. Он смотрел на мир добрыми, искренними глазами ребёнка, и чувствовал себя совершенно счастливым, узнавая жизненные секреты прошлых лет от старых шкафов и комодов. Ведь, кому, как не мебели было таить в себе столько загадочных историй.

Я, так же, как и другие придуманные друзья, проходя мимо мастерской Патрика Дюбуа, заглядывала в большие окна, и видя, что он кропотливо работает, улыбалась ему. А он на миг отрывался от работы и провожал меня взглядом. Его глаза о многом говорили, но это могли быть только мои предположения и в сущности, я ничего не знала о его жизни. Встречая изредка Патрика Дюбуа в парке с супругой и внуками, мне удавалось немного прочесть, что говорило его лицо. Он выглядел отрешенным, идущем немного впереди своих родных людей. Ищущим что-то вокруг. У меня было полное ощущение того, что Патрика Дюбуа ничего не интересовало, кроме его работы. Он жил своей работой, и его мастерская была ему домом…

Сегодня Бруно привёз мне тяжеленный коричневый шкаф. Мы вместе еле втащили его в мою мастерскую. Бруно, даже не позаботился о том, чтобы дверцы шкафа не открывались во время транспортировки.

– Откуда у тебя этот шкаф, Бруно? – поинтересовался я.

– Мой верный друг, Патрик! Мне его оставили прежние хозяева дома, посчитав его неприличным для новой квартиры, куда они переехали. Вот неразумные люди! Я сразу подумал о тебе, ведь, шкаф вполне добротный! И ты бы мог из него сделать новенький! Я же не ошибаюсь?

– Ну, только если мы договоримся о цене. Ты знаешь, что я плачу налоги и мне нет резона работать бесплатно!

– Я заплачу тебе по полному прайсу! – ответил Бруно, хлопнув своего давнего друга по плечу.

Я остался наедине с массивным шкафом, дверцы которого поскрипывали. Я их приоткрыл очень аккуратно, мне нужно было осмотреть, не было ли в шкафу существенных поломок. Из шкафа запахло стариной. Я тщательно его осмотрел. И не найдя никаких погрешностей, кроме внешних, я приступил к работе. Когда я снимал дверцы, которые мне нужно было отшлифовать, перед тем как провести цикл подготовки перед последующей окраской, я почувствовал лёгкое дуновение. Словно лёгкий ветерок проник в глубь шкафа и теперь пытался выбраться из него. Я продолжал стоять. За окном уже смеркалось и я включил освещение.

– Ну, здравствуй! — сказал я, – ты хочешь мне что-то рассказать? – спросил я шкаф. Так как я имел колоссальный опыт общения со старинной мебелью.

– Тогда в 1903 меня забрали с фабрики «Морис и братья». Я проделал долгий путь в Нормандию. Потом был перепродан, и оказался в пригороде Парижа. Я был хранителем тайн нескольких семей! В одной из семей была девочка. Она часто залезала во внутрь. Так как во мне хранились все мамины платья. Девочка любила с ними сидеть в темноте и наедине. Так она представляла маму рядом и могла насладиться маминым запахом. Иногда она даже засыпала внутри. Её никто не беспокоил. Однажды девочка снова уснула. И в этот самый момент в окно влетел порыв ветра и разнес из камина почти истлевшие угольки. Но, угольки продолжали тлеть и вскоре разыгрался пожар, охватив полотняные стены комнаты. Огню не удалось распространиться по всему дому, но комната, где находились я и девочка, была сильно задымлена. Когда о девочке спохватились, было уже слишком поздно. Крошка задохнулась, так и не проснувшись. Вот и всё, что я хотел рассказать. Моей вины тут нет!

Я опечаленно вздохнул, точно прокрутив в своей голове рассказанную шкафом историю. Я уже слышал много грустных историй, но эта меня тронула до глубины души. Мне захотелось подарить этому шкафу новую жизнь, чтобы навсегда вывести из его дерева запах дыма и печальных событий. Я не оговорил с Бруно сроки выполнения. И меня это обрадовало.

– Тебя никто и не обвиняет! Это стечение обстоятельств и жизнь порой бывает очень жестокой. Я помогу тебе это забыть, и ты будешь радовать своим видом своего нового хозяина!

Помимо шкафа, над которым я усердно работал, ко мне поступали новые и новые заказы. Работы у меня всегда было очень много. Я и работал фактически без передышки. Вечерами я закрывал на окнах решётки, выключал свет и садился в свой белый грузовичок, который довозил меня до дома.

Сегодняшним вечером со мной завела разговор жена. Она посмотрела на меня вопросительно, её глаза выглядели большими.

– Что случилось? – спросил я.

— Тебе скоро исполнится шестьдесят пять! Ты помнишь об этом? — спросила она.

— Конечно, помню! — просто ответил я, не придавая этому никакого значения.

— И ты хочешь сказать, что собираешься, как и прежде, сидеть всю свою оставшуюся жизнь в этой коморке? — недоумевающе продолжала она.

— Мне бы хотелось оставить всё, как есть сейчас! — спокойно ответил я, подозревая, что моя жена не была согласна с моим высказыванием. Она схватила кухонное полотенце и громко хлопнула им по столу, якобы собираясь убить муху. Но я не смог увидеть никакой мухи. А только улыбнулся, понимая, что разозлил Франсуаз своим поведением. Она налила мне бокал красного вина и села совсем близко ко мне.

— Мне бы хотелось, Патрик, чтобы ты всё-таки хорошо подумал над моим предложением! — продолжила Франсуаз, — я бы хотела, хотя бы на пенсии, видеть тебя рядом с семьёй! Мне кажется, это не сложно понять. Да и работа твоя не из лёгких. Ты скоро начнёшь терять физическую силу.

— Я подумаю — улыбнулся я, а самому хотелось бежать прочь от этой мысли, бежать к своим шкафам, столам и комодам, хотелось говорить с ними и поделиться с ними всем услышанным сегодня. Я тихо, как тень, удалился из-за стола и вышел незамеченным на улицу. Сам не зная почему, но мои ноги несли меня по безлюдным улицам, ведущим на улицу Жоржа Клеменсо. Я дёрнул дверь, которая была закрыта на два замка. Убедившись, что всё осталось на месте и моя мастерская не исчезла, успокоенный я возвратился домой.

После последнего разговора с женой, я начал ещё раньше приходить на работу. Я был завален работой. Создавалось впечатление, что всем сразу в один момент потребовалось отремонтировать всё, что копилось долгие года. Но я был один, а руки у меня было только две. Я распаковал комод, оставленный мне на реставрацию одной приятной женщиной средних лет. Она не ждала чего-то особенного, но хотела, чтобы его ящики всё же начали с легкостью открываться и закрываться.

Комод был очень тяжёлым, я еле смог двинуть его в нужное место. На свету я внимательно осмотрел его. На столешнице были явные погрешности, как будто кто-то ковырял её чем-то острым. Мне предстояло снять большой деревянный слой, чтобы столешница смогла выглядеть идеально ровной.  Выполнив предварительную окраску шкафа Бруно, я принялся за комод мадам Фонтэн. Снимая слои дерева, я чувствовал запах дуба. За долгие годы работы я научился определять породу дерева по его запаху. Но, как только я его почувствовал, со мной снова начали говорить. Меня это не смущало. Я знал, что был хорошим собеседником.

— Я ничего не сделал плохого, я только стал случайным свидетелем происшествия в семье Легран! — послышалось слабое шипение из глубины комода.

— Никто тебя ни в чем не обвиняет! Ты хочешь со мной поделиться? — спросил я, сделав вопросительный вид.

— Это была сложная зима 1935. В это время месье Легран обзавёлся любовницей, которая не давала ему жить спокойно. Мадам Легран про всё узнала, и хотела остановить мужа, но любовница месье Леграна была смелой женщиной и активно боролась за сердце своего любовника. Война между мадам Легран и любовницей месье Леграна не утихала, волнение вокруг месье Леграна нарастало и вскоре, месье Легран, положив листок бумаги на мою идеально ровную лаковую поверхность, начал писать свою предсмертную записку. Вот что мне удалось в ней подсмотреть: «Обращаюсь к своим прекрасным двум женщинам, которые, быть может когда-то любили меня, но в своей войне за моё сердце, совсем забыли обо мне. После моей смерти завещаю всё своё имущество моей жене, за исключением этого красивого комода. Он имеет ценность. И я его оставляю мадам Бернар, которая была моей любовницей. Дамы, прощайте! Надеюсь, после моей смерти вы сможете поладить между собой!». Месье Легран повесился в соседней комнате. Я слышал звуки нескольких падений с табурета и чертыханий месье Леграна, но вскоре, попытка удалась. Когда мадам Бернар уведомили о трагедии, и о пожеланиях покойного месье Леграна, она ворвалась в дом с дикой яростью. То ли от свалившегося на неё горя, то ли от того, что я был слишком тяжёлым и не удобным для транспортировки. Мадам Бернар вынула из-за пазухи нож и вонзила его в меня несколько раз. Не проронив ни одной слезы. Я слышал, как захлопнулась за ней дверь, и её след исчез. На этом конец истории! Да, вот забыл рассказать. Со временем, когда один из моих ящиков удалось всё же открыть, была обнаружена огромная сумма денег, которая, как я предполагаю, должна была достаться мадам Бернар! Но, эта женщина испортила мне внешность и ранила мою душу! — хихикнул комод. Я пристально посмотрел на него.

— Значит, проблема с открытием ящиков у тебя! — произнёс я.

— Да, я такой же неудачник, как и ты! — прошипел комод.

— Почему это я неудачник? — удивился я.

— Неудачник, неудачник! — снова повторил комод и словно уснул.

Я продолжал свою работу, но слова старого комода никак не покидали меня. Я начал думать об этом не переставая. Меня его слова сильно уязвили. Когда человек достигает успеха в своем ремесле, разве его можно считать неудачником? Или я снова что-то упустил в своей жизни? Может Франсуаз права и мне стоит продать свою мастерскую? Выйду спокойно на заслуженный отдых. Займусь тем, чем не занимался раньше. Например, начну выращивать розы в моем палисаднике. Или, посчитав себя очень богатым, начну играть в гольф! Я улыбнулся. Иногда собственные мысли меня доводили до смеха. Я часто подшучивал над собой. Но, никогда не считал себя неудачником. У меня было всё! Дом, семья, любимая работа. Я состоялся, как человек. Но, немного забыл, что время летит слишком быстро. И иногда нужно остановиться. Мне оставалось понять, для чего была нужна эта остановка. Чтобы осесть дома и не иметь права посмотреть в сторону, на проходящих мимо людей, на женщин, ведущих своих детей в школу. На ту молоденькую, что живёт по соседству и с интересом наблюдает за мной из окна своей кухни, думая, что я ничего не вижу. А я на протяжении нескольких лет чувствую на себе её пристальный взгляд! И что, мне нужно всё это остановить, только потому, что мне пришла пора? Я не был согласен с предложением Франсуаз. У меня стало щемить сердце от одной только мысли, что мне придётся оставить свою мастерскую.

В дверь постучали. Я вздрогнул от неожиданности. Но, быстро пришёл в себя. Как всегда, я с улыбкой открыл дверь. Это был Бруно. Он пришёл без предупреждения.

— Здравствуй Бруно! Не думаешь ли ты, что я закончил работу со шкафом за пару дней? — спросил я.

— А разве нет? — усмехнулся Бруно, — расслабься, Патрик! Я пришёл не за шкафом.

— А для чего? — поинтересовался я.

— Хотел спросить у тебя совет! — ответил Бруно и взял табурет, — можно я немного посижу? — спросил он, и не дождавшись ответа сел на мою рабочую табуретку.

— Спрашивай, только я не знаю, хороший ли я советчик, — ответил я.

— Ты знаешь, как начинают сходить с ума? — спросил Бруно, и его лицо выглядело совершенно серьёзным.

— Нет! — ответил я, — и мне никогда не было это интересно узнать.

— У меня есть подозрение, что я нахожусь на грани сумасшествия. Только ты никому об этом не говори. Я тихий, спокойный и никому не порчу жизнь. Я не хочу провести остаток жизни, запертым в дурдоме, — Бруно выглядел очень серьёзным и беспомощным, в тот же момент.

— Что произошло? — спросил я, — отчего у тебя появились такие мысли?

— Я разговаривал со шкафом! — ответил Бруно! — Тебе сложно в это поверить, но я слышал его голос. Как только я отвёз шкаф к тебе, мне стало одиноко. Мне больше не с кем разговаривать, — объяснил Бруно.

— В твою иллюзию поверить очень сложно, — сказал я, ловя себя на лжи давнему другу. — Но есть одно обоснование! Дерево накапливает в себе энергетику, как и минералы. Ты слышал о таком? Почему многие люди не хотят старинных вещей? Они предпочитают пластик, или ламинированное плёнкой переработанное дерево или картон. Мебель сейчас не имеет никакой ценности, поэтому её так легко заменить. Всё, что ты сейчас видишь здесь у меня, это искусство. И это прошлое, хранящее в себе историю, годы истории. В этом нет ничего удивительного, говорить со шкафом! Но, хорошо, что с этим ты пришёл ко мне. Не думаю, что тебе надо распространяться об этом! — мягко попытался успокоить я давнего друга.

— А я подумал, что это от одиночества! Ты знаешь, когда она от меня ушла, забрав с собой мою малышку, я перестал жить. Я остался в этом огромном новом доме, один. С моими кошками и парой лошадей. Она ничего не взяла из материального, но лишила меня всего, чем я жил! — Бруно смотрел на меня глазами, наполненными слезами.

— Уже смеркается, поедем ко мне, я угощу тебя ужином! — предложил я.

Мы сели в мой белый грузовичок и уже через пять минут были у моего дома. Бруно выглядел опечаленным. Но никак не походил на сумасшедшего. На мой взгляд сумасшествие имело другой вид.

За ужином мы вели весёлые диалоги. Франсуаз любила, когда к нам хоть кто-нибудь заходил. В сущности, мы вели очень обособленный образ жизни. И я никогда не имел много друзей. Я был не интересен моим друзьям. Слишком скромный, своеобразный, художник и мастер своего дела, не любящий шумных вечеринок. Не позволяющий себе выпить лишний бокал шампанского. Со мной им было просто скучно. Но, я никогда об этом не думал. Скорее, меня волновала судьба раскладного стола, что приехал ко мне три недели назад, а я отставил его в угол, зная, что за ним скоро не вернутся.

Ещё не наступило семи тридцати утра, а в мастерской Патрика Дюбуа уже загорелся свет! Как радовало меня появление этого человека в своей реставрационной мастерской. Сквозь панорамные окна я наблюдала, как мастер обезжиривает поверхность какого-то стола, чтоб затем нанести слой лака. Вбивает мелкие гвоздики, чтобы соединить сломанные детали. Как нежен и аккуратен он в своей работе. И с какой любовью он смотрит на мебель, которая никогда не будет принадлежать ему самому.

Я решил больше не затягивать со столом, мне было очень неудобно оставлять его, даже не распакованным. Я аккуратно разрезал скотч и снял со стола полиэтилен. Стол был не примечательным, к тому же весь был изъеденный короедами. Мне захотелось привести его в божеский вид и избавить его от этих ненужных многочисленных дырок. Я был не согласен с теми людьми, что считали, что дырки придают мебели шарм. Сперва я намеревался продезинфицировать все многочисленные норы, проделанные короедом. На это требовалась уйма времени. Точнее, я мог потратить на это целый день.

Наполнив шприц дезинфицирующим раствором, я приступил к работе. Но, никак не мог подумать, что и у такого непривлекательного стола найдётся для меня своя история. Я терпеливо смирился с участью слушателя.

— За долгие годы жизни в Провансе, я повидал не мало. Мне выпала участь быть обеденным столом. Который, иногда разбирался по большим праздникам. Я помню, как по мне стучали ложками дети, а стулья, на которых они сидели, поскрипывали. И это было самым приятным для меня звуком. Так же я любил песни природы, слушая их из распахнутого окна. Поскрипывания дров в камине холодными вечерами, пролитое розовое вино, стекающее на пол, и полосатый кот, запрыгивающий на меня верхом, и слизывающий жидкое лакомство. Всё это я никогда не смогу стереть в своей памяти. Бежали годы, дом наполнялся новыми людьми, меня переносили из комнаты в комнату, дабы найти для меня подходящее место. И вот, когда настала пора семьи Ришар занять этот дом, я приобрёл новый угол, у самой входной двери на мне разместилась большая цветочная ваза. Юная хозяйка, дочка месье Ришара, любила свежие цветы. Ваза никогда не пустовала. В юную хозяйку был влюблён один юноша, сын фермера. Он часто приходил к нам. Но, мадемуазель не смогла в нём найти ответ своей души. Её тянуло к чему-то более возвышенному, описанному только в книгах, и она никак не хотела спускаться на землю. Но всё же, молодёжь продолжала свои прогулки, иногда они скакали на лошадях без сёдел, вот такие были у них забавы. В 1915, когда мадемуазель исполнилось девятнадцать лет, она не ловко соскочила с лошади и повредила голеностоп. Нога стала быстро отекать. Девушка не могла наступать на ногу и месье Ришар отвёз дочь в больницу. Её осмотрел врач. Который, не смог остаться равнодушным к красоте мадемуазель Ришар. А девушка влюбилась в него без памяти с первого взгляда. У них завязался продолжительный бурный роман, несмотря на то что доктор Лоран был женатым человеком. Сила их любви передавалась по воздуху. Я видел, как она страдала, не видя его так часто, как ей этого хотелось. Возвращаясь домой, она закрывала за собой дверь и садилась возле вазы с цветами, склоняя на меня свою голову. Иногда слёзы из её глаз заставляли меня страдать. Я плакал вместе с ней. Понимая, что всё безнадёжно. Однажды я подглядел в письмо, написанное её рукой и адресованное доктору Лорану. В нём она сообщала, что ждёт от него ребёнка. Я был в отчаянии, я думал, что месье Ришар, узнав про это, убьет свою дочь. Несколько ночей я думал, что делать, и подсказал бедной мадемуазель, чтобы она просила помощи у сына фермера. Она послушала меня. Сын фермера, узнав о ситуации, тут же попросил руки мадемуазель Ришар у её отца. Но этот брак не принёс им счастья. Любовь девушки к доктору Лорану не исчезла. Она продолжала любить его, нося эту боль в своём сердце, хотя ещё одно сердце билось в её растущем животе. Доктор Лоран пытался говорить с женой, хотел развестись и оставить семью. Но всё было настолько не просто, что он принял решение, хоть изредка навещать ребёнка, который должен был скоро родиться. Вот и наступила эта ужасная тёмная ночь. Сюзан, так звали дочь месье Ришара, лежала в своей спальне. Она не захотела жить в доме мужа и предпочла, чтобы он переехал к ней. Воды уже отошли, но ребёнок никак не шёл. Сюзан попросила послать за доктором Лораном, который довольно скоро приехал. Ревностно взглянув на мужа своей возлюбленной, он попросил оставить их наедине. Через несколько часов мучений, доктор Лоран держал в руках новорожденного младенца. Но, молодая Сюзан, не смогла пережить роды. И скончалась, не успев поцеловать своего ребёнка. Вот именно в эту ночь я понял, что дал ей не правильный совет. Поэтому мою душу и тело изъели злые короеды. Поэтому, за мной не торопятся вернуться. Я во всём виноват!

— Постой! — сказал я столу. — Ведь это были другие времена! И как можно противиться любви? Как можно её остановить? Если эта самая сильная сила на земле?

— Никак! — ответил стол и замолчал!

— Я приведу тебя в порядок!  Ты будешь радовать своим видом своих хозяев, они скоро приедут за тобой! В этом не сомневайся! — решил подбодрить я стол.

Сегодня за комодом приехала мадам Фонтэн. Она осмотрела его с такой быстротой, как будто именно такого результата она и ждала.

— Шкафчики ходят, как по маслу! — сказала она, — какая радость!

— Вы довольны? — спросил я, проводя по исключительно ровной поверхности недавно окрашенного комода.

— Он мне достался от бабушки! Но, мне было с ним тяжело справляться. Теперь, совсем другое дело! Он пахнет, как новый! — она вдохнула запах свежего лака. — Поужинаете со мной? — спросила меня мадам Фонтэн. Я и правда не знал, что ей ответить. Я никогда не ужинал с женщинами, кроме своей жены.

– Не знаю, это не удобно! Я женат! — ответил я.

— Тогда, я приглашаю вас завтра в обеденный перерыв что-нибудь перекусить вместе. Так мы не вызовем ни у кого подозрений! — с лёгкостью сказала она.

Я не мог понять, что произошло, но моё сердце стучало, я был в предвкушении! Я вызвал интерес у приятной женщины и это было впервые за мою жизнь. Вернувшись домой, я посмотрел на Франсуаз. Мне показалось, что она чем-то опечалена. Она выглядела очень суетливой и вместо накрытого на столе ужина, вытирала с мебели пыль. Я не стал донимать её расспросами, но понял, что от совместного обеда с мадам Фонтэн мне придётся отказаться. Я понял, что лучше было не нарушать нашего с Франсуаз спокойствия, созданного долгими годами.

Спустя несколько недель после несостоявшегося обеда с мадам Фонтэн, мне привезли бюро коричневого дерева. Дверца которого повисла на одной из петель. А столешница царапалась так, что можно было занести себе занозу. Я понял, что и этому бюро есть, что мне рассказать. Я приготовился слушать. Но, как ни странно, бюро долго молчал, пока я пытался снять дверцу с петли. Наконец, послышалось тяжёлое дыхание, как будто на груди лежал огромный камень, не дающий полноценно дышать.

— Ты ждёшь моей истории, мастер! А знаешь ли ты, что я провёл всю свою жизнь с такими трудоголиками, как ты. Я вынес много жизненных уроков из увиденного. Но так и не смог понять, чем руководствуется человек, отдавший жизнь работе. Поведай мне сперва свою историю!

Я огляделся по сторонам. Вокруг, как и всегда, было спокойно. Но по моей спине пробежала дрожь.

— Мне нечего рассказывать о себе! — оправдался я.

— Ты лжёшь! — ответил бюро, — вот только сегодня я увидел, как ты расцвёл от силуэта проходящей мимо женщины.

— Да, это правда! — ответил я, — я долгие годы наблюдал за этой молодой женщиной. Она мне приятна и симпатична. Но, более, мне нечего сказать!

— На что ты готов ради этой женщины? — внезапно спросил бюро, когда я наконец смог снять дверцу с петли.

— Я ни о чём таком и не думал! — ответил я. Этот вопрос был более чем странным для меня. Мне захотелось остановить этот бессмысленный разговор со старым бюро.

— Значит, ты всё-таки неудачник! — произнёс бюро.

— Но, почему? Почему вы все мне об этом твердите? — обеспокоенно спросил я.

— Потому что очень скоро ты продашь свою мастерскую, чтобы ублажить желание своей жены. Затем засядешь с ней дома, и будешь взаперти. Точнее, в заточении. Ведь, в сущности, ты боишься остаться с ней наедине. Вас ничего не связывает, кроме двоих совместных детей и нескольких внуков. Ты не узнал любви, не узнал страсти и счастья от сильных чувств. Ты будешь пытаться стать хорошим мужем, но ты так и не сможешь им стать.

— Я ничего не собираюсь продавать! — ответил я, — я не смогу жить без своей работы!

— А теперь, слушай мою историю. Он был похож на тебя, у него были такие же золотые руки мастера, но ювелирных дел. Он был знатоком своего дела. И всё бы шло ничего, но в 1982 году ему пришлось платить очень большие налоги, и он перестал получать прибыль. Он думал, как ему выжить и пришёл к решению, что должен работать в два раза больше. Он увлечённо сидел за изделиями и не видел, что ночь сменяла день, а утро сменяло ночь. Пока жена не возвращала месье Убера в реальность, приходя за ним! Так проходили месяцы. Антуан Убер изрядно ослеп от напряжения. А глаза были всем в его работе. Мадам Убер смогла настоять на продаже мастерской и решение было принято. Мастерская была очень быстро продана, а Антуан Убер остался без своей любимой работы, которую он уже не мог выполнять. Когда он в последний раз вернулся, чтобы увезти свои вещи, и освободить помещение, он не смог устоять, чтобы напоследок не сесть за своё любимое кресло и не положить на меня свои руки. Его руки так и остались лежать на мне, а голова свалилась на них безжизненно. Я вспоминаю месье Убера с добром и восхищением! Хороший он был человек!

Бюро умолк, а моя голова продолжала раскалываться от этой истории, когда в дверь постучали. Это был снова Бруно. Я был очень рад ему. Увидеть ещё одного неудачника возле себя было для меня сейчас удовольствием. Бруно, захватив бутылку порто, поставил её передо мной.

— Мне не с кем больше выпить! И я подумал о тебе! Ты не против? — спросил он, осматривая глазами мою мастерскую. Я не был против. И вынес из кладовки два стакана.

— Что, снова шкаф? — спросил я.

— Он оказался страшным весельчаком. И я изрядно от него устал! — ответил Бруно!

— Значит, я сделал свою работу хорошо! — улыбнулся я.

Напившись, как два подростка, мы брели по безлюдным улицам, наблюдая, как деревья раскачивались на ветру. У меня от этого ещё больше кружилась голова. Но мне было невероятно легко. Я ничего не боялся. Попрощавшись с Бруно возле закрытых ворот парка, я побрёл домой. Я думал о сказанных словах Франсуаз, об этой странной истории про месье Убера и про то, что может быть и меня ждал ужасный финал.

Заглядывая из своего кухонного окна в мастерскую Патрика Дюбуа, я не видела следов его существования. Свет больше не загорался, решётки на окнах больше никогда не открывались. Проходя мимо мастерской, я не видела его светлого взгляда. Мне больше никто не кивал головой. Жизнь в мастерской остановилась, и я была обеспокоена исчезновением Патрика Дюбуа. Несколько месяцев я ждала его появления, полагая, что он взял заслуженный отпуск. В один из дней, снова посмотрев в своё кухонное окно, на решётке мастерской я увидела объявление «Продано». Моё сердце фактически остановилось. Я не могла поверить увиденному. Но в мастерской я наблюдала движение. Патрик Дюбуа был снова в мастерской и что-то мастерил.

Продав свою мастерскую, я возвращался в неё ежедневно. Мне было дано время на сборы, и я мог завершить все свои незаконченные заказы. Когда вся мебель разъехалась по своим владельцам, я стал приходить, чтобы увезти с собой хотя бы один жалкий пузырёк лака. Всё что оставалось в моей мастерской, я мог вывезти за один день. Но я тянул время, как мог, не представляя своей жизни без этой коморки, как выразилась Франсуаз. Я провёл здесь фактически всю свою жизнь, я любил каждый сантиметр моей мастерской. И сейчас это всё переставало существовать. Моя собственность переходила в руки другим владельцам. Ночами я плохо спал. А утром, как только часы показывали шесть, я уже был на ногах в предвкушении, что снова могу войти в выцветшие двери моей мастерской. Я снова включал свет и перебирал коробочки с гвоздиками и шурупами. Я никогда не занимался такими мелочами, но эта простая манипуляция занимала моё время и я чувствовал себя при деле. Мимо проходили знакомые люди, мои друзья, как я их называл. Они удивлённо смотрели на вывеску, а я улыбался, как будто был рад этому факту продажи. Мне было тошно, от принятого мной решения. Но, уже было поздно что-либо менять, и я продолжал приходить в мастерскую, пока мне позволяла возможность.

Сегодня ко мне зашли новые владельцы. Мы подписали документы о передаче недвижимости. После их ухода, я решил задержаться. Напоследок я посмотрел в кухонное окно своей наблюдательницы. Увидев её силуэт, я улыбнулся сквозь слёзы, поняв, что жизнь моя на этом кончилась.

При включенном счете, я увидела всё тот же красный шарф, обмотанный вокруг шеи и седую голову Патрика Дюбуа. Он выглядел исхудавшим. Мне захотелось выскочить на улицу и поговорить с ним, но что-то меня остановило. Я всё ещё не могла поверить в происходящее. Мне было очень жаль расставаться с ним. За эти четыре года мы стали безмолвными друзьями, такими далёкими, но, как будто совсем близкими. Я научилась ценить мебель и даже через окно научилась некоторым премудростям реставрационных работ. Это был дивный опыт и радостное время для меня. Я видела, что он не торопился уходить, а продолжал осматриваться в пустой мастерской, проверяя не забыл ли он что-то забрать. Я не переставала наблюдать, так как моему сердцу было не спокойно. Он ходил из стороны в сторону, потом, мне показалось, что он сел на пол и закрыл лицо руками. Потом он снова встал, накинув куртку и вынул ключ из своего кармана. Он погасил свет, перед тем как закрыть дверь своей мастерской навсегда. Но он так из неё и не вышел, оставшись лежать на белом бетонном полу мастерской. Я выбежала из дома, чтобы помочь ему встать. Но было уже слишком поздно. Жизнь Патрика Дюбуа закончилась.